Рецензии кино

"...атмосфера галлюцинации, визионерства, коллективного помешательства, которая и способствует гибели изображённой человеческой общины. Так в стилистическом решении обрела выражение главная идея картины: человечество, как под гипнозом, неумолимо и заворожённо движется к своей гибели".
Г.В. Краснова. Кино ФРГ (М.: Искусство, 1987. С. 104 - 105).

Режиссёр и сценарист Вернер Херцог (по мотивам фильма Фридриха-Вильгельма Мурнау и романа Брэма Стокера), оператор Йорг Шмидт-Райтвайн, музыка: Рихард Вагнер, Шарль Гуно, Пополь Вух, Флориан Фрике, продюсеры: Вернер Херцог, Михаэль Груцкофф. Актёры: Клаус Кински, Изабель Аджани, Бруно Ганц, Роланд Топор, Ян Грот, Мария Грохманн и др.
Продолжительность 95 мин.
Жанр: мистическая драма

Экранизаций романа Брэма Стокера было много. О двух, очень разных, но ставших классикой кинематографа, я уже писал, в связи с чем в этой рецензии на картину одного из самых нетипичных режиссёров немецкой "новой волны", не стану ни вновь пересказывать сюжет, ни делать каких-либо историко-культурных экскурсов. Всё это читатель может найти в рецензиях на фильмы Ф.-В. Мурнау и Ф.Ф. Копполы.

Что представляет собой картина Вернера Херцога, в чём её своеобразие?

Прежде всего, это не столько экранизация стокеровского романа, сколько римейк ленты Мурнау. Однако в до мелочей, покадрово порой воспроизводимой картине великого предшественника, Херцог столь же решительно, едва ли не в каждом эпизоде производит тотальную смысловую переакцентировку. Приверженец триллероподобной драмы, он лишает свою версию какой бы то ни было иронии. (Что закономерно, ведь, помимо индивидуальных особенностей психологического типа режиссёра, надо вспомнить: Мурнау снимал своего "Носферату" в трудные для Германии, но и счастливые для общества времена, сразу по окончании Первой мировой войны, когда многим казалось - ужасная ночь миновала и солнце всё-таки взошло; Херцог же, родившийся в 1942-м, с детских лет жил в расколотой надвое стране, а снимал во времена и более трезвые, и перенасыщенные величайшим противостоянием Востока и Запада, противостоянием, ежеминутно грозившим взорваться и окончательно уничтожить в катастрофическом пламени всё живое, да и мёртвое тоже.)

Все его персонажи - страдальцы, почти все сомнамбулы, иначе, и правда, не скажешь. Самый главный страдалец - Носферату, Дракула. В исполнении удивительно яркого и глубокого актёра (что, согласитесь, встречается нечасто, обычно на экране бывает либо яркая внешность, типаж, либо психологизм), главного исполнителя основных творческих замыслов Херцога, Клауса Кински, Носферату - персонаж не смешной и не страшный, а скорее жуткий и именно скорбный. Кажется даже, что он несёт зло, сам уже того не желая, как бы исполняя некий, им самим почти забытый долг, убивает потому, что должен, и сам себе противен, и всё на свете и во тьме ему опостылело.

Другой страдалец - Джонатан, крепкий молодой мужчина, но вовсе не тот розовощёкий жизнерадостный увалень, что представал на кинополотне Мурнау. Страдает он потому, что действительно любит свою жену, действительно хочет её спасти от гибельных объятий Дракулы, потому ещё, что будучи укушен вампиром (призван, забрит, брошен на поле боя без подготовки и тут же смертельно ранен), перерождаясь в смерть, тем не менее стремится - сомнамбула, сохраняющая не столько остатки сознания, сколько движимая неумирающим долгом любви - стремится опередить мертвеца, дабы спасти жизнь любимой. Находясь не в свете и не во тьме, как и все остальные персонажи картины, а в некоем пограничном мареве, Джонатан добирается из Трансильвании до Германии, до дому, но лишь затем, чтобы никого, включая жену, не узнать и до финального эпизода просидеть, замерев, в кресле. В финальном же эпизоде, после гибели жены и Дракулы, - встать и хищно осклабиться – новым Носферату, новым, быть может, куда более страшным, чем древнее трансильванское, - германским злом, которое уж не будет страдать само, которое уж вышло из гипнотической отрешённости, вышло затем, чтобы уничтожить мир, обратив его в руины, а тех из нас, что оставлены на прокорм, - в зачарованных его удавьим взором кроликов.

И наконец, третья страдалица и единственная героиня картины - Люси. Не могу сказать, зачем понадобилось Херцогу переименовывать Мину Стокера и Мурнау, дать героине имя её подруги, откровенно второстепенного персонажа, - не знаю. Никакой логической необходимости в том не было. Впрочем, по большому счёту это неважно, Люси так Люси. Юная Изабель Аджани, на мой взгляд, сыграла в этом фильме одну из лучших своих ролей. Ей удалось "перетянуть на себя одеяло" не только с Бруно Ганца (Джонатан), с ролью справляющегося, но, пожалуй, ничем особым не блещущего, но и с Клауса Кински, переиграть его драму своей личной и социальной трагедией. Дело в том, что её героиня, единственная в фильме, сумела справиться с гипнозом, стряхнуть с себя сомнамбулическое состояние, ожить в мёртвом городе, сознательно отдаться в объятия Дракулы, чтобы уничтожить его, продержав в эротико-кровопийственном акте до восхода солнца. Более того, она, пусть и тщетно, но пытается разгипнотизировать и других - доктора, пользующего Джонатана, соотечественников, пирующих во время чумы...

Лишь поняв тщетность своих усилий, Люси выбирает гибель. Последняя смотрится именно как самопожертвование, а не самоубийство от отчаяния. Она оправдана и содержательно, и психологически. Тем более, что ей предшествует сильнейшая сцена в фильме – сцена пира во время чумы, решённого в полном соответствии с общей концепцией и стилистикой картины, как ночной кошмар, одновременно близкий к тем, что показывал и экспрессионист Мурнау, и сюрреалист Бунюэль, и цитирующий Бунюэля реалист Бергман (в "Земляничной поляне"), но и отличный от них какой-то удивительной реальностью сна, где всё в том же - ни день, ни ночь - мареве по пустой или усыпанной обломками, обрывками сгинувшей жизни площади, меж копошащимися коврами крыс, как бы плавая, подобно уродливым рыбам в огромном аквариуме, бродят, танцует, пьют, едят ещё недавно бывшие людьми существа.

Боюсь сказать, что из мрачной фрейдистской сказки Стокера и чёрной комедии Мурнау Вернер Херцог сделал антитоталитаристскую драму, фильм-предупреждение. Но иначе, пожалуй, и не скажешь. Ведь его (и Кински) Дракула - это ж, в сущности, тот же полумёртвый-полубессмертный диктатор из маркесовской "Осени патриарха", а его Люси - и подлинный реквием, и скорбный гимн Женщине как единственной надежде окончательно сошедшего с круга, обезумевшего мира.

Сильнейший фильм, редчайший образец римейка, не только не уступающего оригиналу, но обретшего собственную судьбу и так же, как лента Мурнау, ставшего абсолютной классикой кинематографа.