Рецензии кино

В Петербург очень много набережных. Пока я шёл сегодня по одной из них на работу, мне вдруг с удивлением подумалось, что "На последнем дыхании" начинается не с "Нью-Йорк Геральд Трибьюна", спародированного в противных "Мечтателях", а со сцены убийства полицейского героем Бельмондо Мишелем Пуакаром. Но сцена снята настолько безлико и проходно, что за весь фильм Мишель о проишествии на пустынном шоссе так и не вспоминает ни разу, отчего и из кинопамяти оно исчезает.

Мишель живёт свою кеножизнь с чувством, что завтра он поедет в Италию. Тогда как правда жизни подсказывает мне, недоумённому открывшимся противоречием зрителю, что путешествия не случится, что у него попросту нет шансов скрыться от правосудия. Откуда же тогда лёккость в действиях Мишеля, подумал я, глядучи на гранит парапета. И тогда открылось мне, что "На последнем дыхании" лучшая из известных мне попыток перенести на экран то, как человек воспринимает мир. Не вообще человек с большой буквы ч? с указанием длины, а конкретный вполне Мишель Пуакар.

Годар показывает нам мир не взглядом со стороны, принятым вообще-то в кинематографе, а глазами и что важно, чувствами Мишеля. Потому все противозаконные действия, совершенные им, лишены в фильме оценки, рефлексии и, как следствие — внимания, потому, что сам Мишель никак их не оценивает. Угоны машин, воровство, даже убийство для него повседневность, типа наших походов на работу и в магазин. Не станем же мы заострять на этом внимание! Вот и Годар не стал, открыв кенозалу безмятежный мир, видимый безмятежным же ангелочком Мишелем.

Человеку важно лишь то, чем в данный момент занято его воображение, потому мимолётный роман с Патрицией? увеличенный в сто крат ощущением актуальности, "здесь_и_сейчасности", перерастает в грандиозную любовную драму, хотя, если вдуматься, в романе этом нет вообще никакого чувства. Каждый человек в своём мире царь и бог, харизматичным лидер, притягивающий собственное внимание и любовь. Вот и Мишель в "На последнем дыхании", блестяще сыгранный Бельмондо, вызывает только восторг и восхищение зрителя, который во время сеанса сливается с Мишелем.

В этом утреннем свете, под плеск водицы, "На последнем дыхании" представился мне диалогом с "Посторонним" Альбера Камю. Камю так же предпринял попытку показать мир глазами не автора, не "общественного мнения", а героя — самого обычного человека, но потерпел неудачу как мне кажется. В его герое не было убедительности; будучи существом из книги, он слишком полагался на слова и проговаривал даже то, что в жизни мы воспринимаем образами, отчего распадался на слова, звуки, растворялся в тексте. Потому убийство араба (камюшный аналог годаровского убийства полицейского в "На последнем дыхании"), ставшее сюжетным стержнем романа, не показалось незначительным, что развеяло магию "взгляда изнутри". Лишь кино, лишенное мотива проговаривания, смогло воплотить задумку Камю и воссоздать в искусстве мир, воспринимаемый субъектом.

А с этими мыслями я свернул с набережной на узкую боковую улочку и оказался перед зданием работы. Набережная осталась где-то, внутри её текла вода, в воде текли рыбы. Я бы хотел стать рыбой, а потом снять об этом фильм. А вы?